Посвящается Лизе Семикиной। Ночь темней всего перед рассветом।
Больница угнетала меня. Она находилась в огромном старом здании. Палаты были слабо освещены, а в коридорах, местами, не было лампочек и вовсе. Одной стороной она выходила на унылую улицу, второй на внутренний двор, с разваленными постройками морга, автоклава и пищеблока. Осень на улице нагоняла тоску ещё сильнее. Всё время лил дождь и в палатах тянуло сыростью. Я сидел на подоконнике, у лестницы, и грел себе руки зажигалкой. В палате было тепло, но находиться там я не мог. Люди-люди-люди. Я от них устал. Больные нагоняют ещё большую тоску. Единственная, с кем я общаюсь, это М. Раньше она была мужчиной. Операция убрала у неё мужское и дала женское. После она тридцать лет танцевала в кабаре. У неё нашли рак.
- Мне не так и много осталось. Надеюсь, доживу до Весны, грустно было бы умереть в такое мерзкое время года.
М. была подвижная и живая женщина, пятидесяти семи лет. Пластические операции сохраняли её кожу, грудь, ноги и зад упругими. Метастазы распространились почти по всему телу и она постоянно была на обезболивающих. А химиотерапия сделала её совсем лысой и приходилось носить парик.
- Ты только представь, волосы выпали даже с ног, подмышек и промежности.
Лечение для неё уже не проводилось и она ела, и пила, что хотела.
День за днём, одинаково и темно. Постоянен шум дождя. Дождь идёт всё время, этой осенью. Я сижу на окне, у лестницы. На единственном тополе, во дворе, сидят вороны. Дождь течёт по их перьям, они изредка отряхиваются и крутят головами, сидя неподвижно, словно ожидая. За двором стоят старые, большие дома. В некоторых окнах горит свет. Видно людей на кухнях. Можно представить, что они готовят ужин для всей семьи. Можно даже представить жизнь этой семьи. Можно представить, как дома тонут в грязи. Как они медленно погружаются в неё. Как грязь льётся в окна и затопляет квартиру, до потолка. Как люди пытаются спастись, выпрыгивая из окон и стараясь уплыть по грязи. Как они изо всех сил работают руками , гребя в тягучей жиже. Как грязь забивает им рты, глаза, носы, уши и они захлёбываются, давясь рвотой от грязи, что заполнила желудок и лёгкие. В этой больнице я чувствовал себя также.
Мы лежали с М., у неё в комнате, на её койке.
- А когда я говорила, что раньше была мужчиной, то некоторые убегали прямо после этих слов. – М. копалась в памяти.
Её рука гладила моё плечо, я лежал с закрытыми глазами, почти спал. Её палата была самой тёплой в клинике, кроме палат в психиатрическом отделении.
- Они вожделели меня, видя на сцене. Они посвящали мне названия своих компаний. Нередко их жёны приходили ко мне и требовали уйти из кабаре.
Шёпот дождя убаюкивал меня. На улице темнело и палата погружалась в мрак. М. была тёплая. Я плотней прижался к ней.
- Да вы только посмотрите на себя, говорю. Вы же такая красивая женщина. Ухаживайте же за собой. Накрасьте слегка глаза, губы. Не надо изводить столько пудры на щёки. Повяжите на шею шарфик, чтобы морщины не так бросались в глаза. Посмотрите на меня, я даже не женщина, по рождению. Я сделала столько усилий, чтобы быть как вы, а вы не можете даже чуть-чуть поухаживать за собой.
Я представлял М. молодой, пышущей красотой. Представлял как тысячи мужчин желали ею обладать, не подозревая, что она раньше была такой же как они.
- Некоторым я помогла так наладить свою жизнь, что они бросали мужей и переживали вторую молодость.
- Этим женщинам нужно было, чтобы их просветила фальшивая женщина, чтобы они вспомнили, что они сами женщины.
- Ты настоящая женщина – пробормотал я, засыпая.
- Спасибо, милый. – М. поцеловала меня в щёку и стала рассказывать случаи из своей долгой жизни дальше.
Дождь окутывал меня своим шумом. Я заснул.
Вдруг М. начала дёргаться и содрогаться, будто кто-то её бил. Она хрипела и порывисто вдыхала, глаза закатились. Я схватил с полки её таблетки, просунул две в рот и зажал ей рот руками. Когда она затихла, я обхватил её руками и прижал к себе. Она уткнулась мне в грудь и тихо плакала. Потом мы уснули.
Мужчина сидит на стуле, с перекошенным лицом и раскинутыми руками. Я в психиатрическом отделении и рисую его восковым карандашом, в своей карте. Рисую вены, проступившие на лбу, руки, сжатые в кулаки, пену летящую с губ, выпученные глаза, раззявленный рот. Он кричит на телевизор. Вокруг него другие психи, также орут на него, хотя он выключен. Один стоит возле меня и смотрит на рисунок.
- Это искусство – говорит.
Смотрит на телевизор:
- И это искусство.
Медсестра неумело берёт у меня кровь из вены. Она только закончила колледж. У неё озабоченное лицо. В пятый раз она пытается попасть иглой в вену.
- Простите, пожалуйста!
Сегодня её первый день и первый пациент, я. На глазах слёзы бессилия.
Простите, простите! – она начинает хныкать.
Её напарница, женщина за сорок, отнимает у неё шприц, быстро вонзает мне в руку, набирает кровь и быстро выдёргивает. Красная струйка срывается на кафельный пол. Она ругает новенькую, на глазах у других пациентов, у меня. Слёзы текут у той по щекам, губам, подбородку.
- Всю руку ему истыкала, дура. На занятиях надо было учиться.
- Со мной всё в порядке. Девушка не плачьте.
Медсестра не слышит меня. Она словно выплёскивает на неё все неудачи своей жизни, всю злость и боль.
Девушка выбегает из процедурной и убегает. Я выхожу следом, но её уже нет.
Третий день мы с М. не выходим из её палаты и пьём коньяк. Медсёстры, заходя на смену, пытаются загнать меня в мою палату, но М. каждый раз, по-матерински меня отбивает.
М. читает вслух стихи По. Я рисую чернильной ручкой воронов на своей больничной пижаме. Ткань пропитывается чёрным и линии размываются. Рисую большого ворона, с раскрытым клювом, с которого стекает чёрная кровь. Рисую чёрное солнце. Чёрный дождь. Чёрное небо.
За окном вороны клюют друг друга.
Весь мир затянуло чёрным.
Я изгрыз до крови ногти на руках. Они дико болят. Когда держу ручку, болит ещё больше. Когда мою руки, кончики пальцев начинают невыносимо ныть. Я пьян. Я засыпаю на полу. Дождь шумит за окном.
На следующий день юная медсестра приходит проведать меня. Мои огромные синяки, на сгибе локтя, почти прошли. Они жёлтого цвета. На бледной коже это выглядит как грязь.
- Как ваша рука?
- Всё хорошо – улыбаюсь.
- У меня ничего не получается. Наверное меня уволят.
- Тут персонал медленно меняется, не думаю. – отвечаю.
- Ты давно здесь находишься?
- С начала Сентября.
- Я всегда боялась крови, но думала, что смогу себя пересилить, потому, что очень хочу помогать людям. На фантомах всё всегда получалось, а живому человеку не могу сделать больно, даже если для него это хорошо.
Ей слова летели мимо меня. Я смотрел на неё. Её кругловатое лицо. Каштановые волосы до плеч. Большие голубые глаза. Пухлые добродушные губы. Её лицо горело искренностью. Но у меня, вдруг, появилось ощущение, что болен не я, а она. Боль и темнота в её глазах затеняло всё красивое, что было у неё. Я видел такие глаза. Прошлым летом.
Я и О. лежали в пшенице, недалеко от дороги. У поля стояли дома из красного кирпича. На лугу паслись две лошади. Солнце почти садилось. Облака на горизонте спрятали его собой.
- Я Люблю его – сказала она.
- Он ничтожество – сказал я.
- Я Люблю его – сказала она.
- Я хочу быть с ним – сказала она.
- Я хочу засыпать и просыпаться с ним – сказала она.
- Я хочу, чтобы он целовал мои глаза, перед сном – сказала она.
- У него есть девушка – сказала она.
Я взглянул на неё. Тот же самый взгляд. Она словно всматривалась в небо, не замечая его голубизны, а смотря, сквозь неё, в темноту космоса, в самую чернь. Потерянный, испуганный взгляд.
Тут солнце словно взорвалось светом, выйдя из-за тучи. Лучи расплескались по всему небу. А середина была нестерпимо яркой.
Через три дня О. спрыгнула с крыши.
Тот же взгляд видел я и сейчас. В моей палате. Она говорила, но как будто не мне, а себе, смотря отсутствующим взглядом мимо меня. Тусклый свет палатных ламп бросал тень на её глаза. Мне стало её ужасно жаль. Я сел на койке и обнял её. Руки девушки обвисли, а голова легла мне на плечо.
- В этой клинике так темно. Такие слабые лампы. Выходишь на улицу, после смены, – шептала она тихо – А там ещё темней. И дождь. Приходишь домой, включаешь свет, а ощущение, что эта темнота всё равно с тобой. И не знаешь куда бежать.
Её волосы пахли чем-то таким сладким и ароматным. Какие-то невиданные иноземные фрукты или ягоды. Хотелось откусить кусок и сьесть.
- И плачешь, из-за т ого, что ты одна в этой темноте.
- Не надо плакать – сильнее прижал я её к себе. – Ночь всегда темней перед рассветом.
Горячее закапало мне на шею, её слёзы.
Она заходила ко мне, иногда, пока не уволилась. Потом стала оставлять записки в приёмном покое.
Меня послали сделать УЗИ. Полтора часа как я сижу в очереди. Вокруг кабинета полно людей. Только открывается дверь, все кидаются к ней, тыча врачу в лицо бумажки. Атакуют его, словно бешеные, кричат друг на друга, чуть ли не дерутся. Словно безумные. Все спешат, всем некогда, всем нужно. Я стою в углу, сжимая талон. Спешить мне некуда. Я в больничной форме. Люди сидят в пальто, несмотря на то, что гардероб работает. Женщины все сидят в шляпах. Одеты или раздеты, но все в шляпах. У всех такой важный вид. Но стоит двери только открыться, как они превращаются в торговок на рынке.
Женщины выкатывают глаза, мужчины пытаются отпихнуть в сторону.
- Вы в УЗИ?
- Да.
- Мне срочно!
Или:
- Вы в УЗИ?
- Нет.
- А что ж вы здесь стоите?
- Нравится мне здесь.
- Пропустите, я инвалид!
- Пропустите, мне только спросить!
- Один вон уже двадцать минут спрашивает.
- Пропустите, я ветеран войны.
- Пропустите, мне срочно!
В психиатрическом отделении и то спокойней.
Выпученные глаза, раззявленные рты. За окном темно и идёт дождь. Грязь стекает на пол. Я знаю, эта грязь не с их обуви. Она течёт прямо из их сердец!
Когда уже никого не осталось, я зашёл внутрь. Меня уложили на кушетку, намазали живот гелем и поводили прибором. Отдали карту и отпустили. Всё заняло восемь минут.
Я сижу в палате М. из-за дождя подмыло столбы и порвало провода. Весь мир во тьме. Мы пьём коньяк. На столе керосиновая лампа. М. крутит ручку туда-сюда, то прибавляя, то убавляя огонь. В свете лампы её лицо выглядит ещё болезненней. Она уже сейчас была очень худой.
-Они хотели вытащить имплантанты, из груди. Я не позволила. Не хочу умирать изуродованной.
За окном была кромешная тьма. Ни света в домах напротив, ни тополя, ни ворон. Только дождь, словно враг, сидящий в осаде. Ветер бился в окна, сквозь щели тянуло холодом. Стёкла в старых рамах дрожали от порывов. Комната словно была в эпицентре урагана.
М. крутила ручку лампы.
- Керосин кончается. Как и я скоро кончусь. Потухну, как эта лампа.
- Добавь света, я же рисую.
Кожа рук у неё стала почти прозрачной, словно пергамент, на ощупь.
Молния взорвала палату белым светом. Вспышка выхватила лицо М., и мне показалось, что она уже мертва. Ещё одна вспышка. М. смотрела на меня. Я испугался. Её взгляд был словно каменного памятника. Мёртвого внутри человека. Я представлял, как рак пожирает её изнутри. Как все её клетки становятся чёрными и вся она внутри чернеет. Тьма наполняет её. Скоро она начнёт сочиться из её глаз, рта, ушей.
Керосин кончился. Фитиль погас. Тьма накрыла весь мир. Лампа потухла в ночи.
Молодая медсестра снова пришла ко мне. Её звали С. Её глаза сияли, как вода в горной реке. Улыбка делала лицо детским и слегка глуповатым. Как у ребёнка.
Она устроилась в детскую клинику и помогала маленьким детям, с хроническими болезнями.
Осень подходила к концу и вот-вот должны были наступить заморозки. Я всё чаще сидел у кровати М., которая уже впала в беспамятство. Она приходила в себя и начинала путано рассказывать то о бабочке, которую она сегодня поймала, то о том, что сегодня танцевала лучше, чем неделю назад. Сердце моё устало болеть. Глаза были воспалёнными от слёз.
Я проснулся от того, что она гладила меня по голове.
- Не переживай. И не забывай меня.
Её глаза были чистыми, такими чистыми я их не видел. Потом они затуманились и она вновь заснула. Я обнял её за шею и прижался. Слёзы стекали по щекам и падали ей на лицо. Я заснул, когда все слёзы вытекли. Тьма окружила нас.
Она умерла через несколько дней, не сказав больше ни слова.
Я сижу на окне, у лестницы. На улице дождь оплакивает М. Я сижу в темноте. Я один. Только вороны со мной.
Я просыпаюсь от лучей солнца. Весь двор укрыт толстым слоем снега. Снег везде, на домах, на тополе. Вороны скачут по двору Воздух блестит от инея, летящего с дерева. Небо раскинулось голубым шатром над городом. Снег блестит, слепя глаза. Ни следа темноты и дождя. Сам воздух пронизан светом. Мир проснулся от долгой болезни.
Я собрал свои вещи и вышел из больницы. Больше мне здесь нечего делать. Я открыл дверь и морозный воздух окутал меня. Я вдохнул его. Свет слепил глаза, после месяцев темноты.
М. умерла. Я же был жив. Я никогда не умру. Не под этим бездонным небом.
По дорожке шла С. Её улыбка искрилась ярче снега. Иней с деревьев окружал её и падал на ресницы. Мои губы расцвели в улыбке. Я думаю всё у нас будет хорошо теперь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий