Ветер в твоих волосах

Вторую неделю во мне жила тоска. Я лежал под яблоней и смотрел в небо. Дома самое глубокое и голубое небо. Где бы я ни был, куда бы я не ездил и сколько бы я не видел его, дома оно самое красивое, пробирающее до слёз. Лежишь под ним, и глаза начинают становиться влажными, когда осознаешь где ты. Любимый дом, любимая яблоня. Такая любимая атмосфера, такая мягкая трава, на которой ты лежал больше двадцати лет. Всё то же самое, каждый год, каждое следующее лето это небо будет таким же прекрасным, а дом таким Любимым. И ничего не меняется, всё как и было десять-пятнадцать лет назад. Вот только ты не такой. Ты меняешься и меняешься, по крайней мере, ты так думаешь. А потом ложишься под яблоню, и твоё сердце сжимает тоска. И хочется плакать. Плакать от щемящей и такой сладкой-сладкой тоски. Вот он, тот момент, самый лучший и счастливый момент твоей жизни.

Так хорошо бывает только ночью, тёплой Июльской ночью, когда ты с чашкой чая залезаешь на крышу и сидишь там часы напролёт. Или лежишь, так ещё лучше видны звёзды и не мешают фонари улиц. Несчастны люди, которые никогда не видели млечного пути, который появляется около полуночи и пересекает, подобно шву, всё небо, от края до края.

В одну такую ночь я первый раз и увидел её. Я танцевал в центре крыши, раскинув руки и закрыв глаза, под песню "Сплин"- "Выхода нет", когда услышал скрежет туго открывающейся двери. Испугавшись, я спрятался за край строения над шахтой лифта. Скрежет повторился, но уже закрываемой двери и на крышу вышла маленькая тень, не различимая в темноте. Она побродила по крыше и направилась к её углу, где села на колени и положила руки на парапет, опустив на них подбородок, и стала смотреть вдаль. Понаблюдав за ней некоторое время, я отошёл к месту, где обычно сижу и уставился в небо. Погрузившись в свои мысли, мечты и песни, я не сразу заметил звук, который отвлёк меня. Звук плача. Женские всхлипы. Она плакала. Высунувшись из-за того же угла, я снова стал наблюдать за ней. Она плакала, уткнувшись в руки, и плечи её содрогались от рыданий. Во мне поскреблась жалость к моему ночному гостю, но из-за угла я не вышел. Проплакав так минут десять, она, вдруг встала и направилась к выходу с крыши. Раздался скрежет, потом всё стихло. Просидев ещё на крыше часа полтора, вспоминая её и думая о причинах её плача, я тоже решил, что пора уже и мне домой, вот и небо начало светлеть на востоке. Спустившись на два этажа ниже, в свою съёмную квартиру, я лёг в тёплую кровать и сразу заснул.

Следующий день начался раньше, чем по будильнику. Соседи проснулись в восемь часов и решили что это лучшее время для ремонта дома. Ну да, может так и есть. Спать было невозможно, а потому я поставил чайник и валялся в кровати, ожидая когда закипит вода. Выйдя с кружкой чая на балкон, в одних джинсах, я стоял, наслаждаясь таким свежим и вкусным воздухом. Солнце только встало и освещало город. Ветер приятно холодил голую кожу, как прикосновения губ любимой девушки, когда ты ещё не встал с кровати. Солнце переливалось в каплях росы, после тумана, на стенах и на ветках деревьев. Начав замерзать, я вернулся в дом и, собравшись, ушёл на работу. Несмотря на бодрое утро, устал я довольно сильно и вернувшись домой, даже не обедая, завалился спать. Весь день я валялся на диване. Когда небо начало темнеть, а солнце заглядывать красными лучами заката в дом, тоска обычная для таких моментов дала о себе знать, я решил пойти проведать свою крышу.

Крики стрижей всегда сжимают моё сердце, напоминая о счастливых днях, которые были и ушли, оставив после себя одиночество красных лучей заката и запах черёмухи. Сладкий запах цветущих яблонь и вишен плыл над улицами, смешиваясь с криками стрижей и красными лучами, дарил ощущения сладкой грусти и счастливой тоски одиночества.

На следующее утро, с самого утра, меня как-то ломало. Не мог долго ничем заниматься, ни читать, ни спать, ни смотреть фильм. Какое-то навязчивое чувство крутило и выгибало меня, как пружину. Как будто кости и мышцы перекручиваются друг с другом. Беспокойство накатывало порывы что-то сделать, но начав что-либо, я бросал дело, мучаясь от перекручивания. Я буквально лез на стену. Потом, наконец, свернулся на полу и под взглядом телевизора погрузился в дрёму.

Следующее утро было дождливым и холодным. Я долго не мог проснуться, каждые десять минут раздражённо выключал будильник, не желая вставать. Улица была неуютна, как купание в ванной одетым. Навстречу шли неулыбчивые люди, в серых, неулыбчивых одеждах. Неприятные и хмурые. Да я и сам был таким.

Как не странно, но к вечеру небо растянуло, вовсю светило солнце, и воздух был тёплым и мягким. Так что я вновь отправился на крышу. После дождя, вода стояла по всей крыше и единственное сухое место в углу, было занято моей ночной гостьей. Делить крышу ещё с кем-то ужасно не хотелось, но уходить хотелось ещё меньше, и я смирился. Подойдя к углу, я молча сел на край парапета и устремил глаза на закат. У меня всегда в такие моменты чувство, что я умираю вместе с ним. Когда лучи, красными нитями, пронизывают воздух, окрашивая облака пятнами крови. Воздух в те моменты кажется особенно чистым и прозрачным. Не думаю, что моё появление было замечено, так как девушка читала книгу. И я ей не мешал. Не знаю, сколько я так сидел, погрузившись в свои мысли. К реальности меня вернуло то, что девушка чихнула.

-Будь здорова!

-Спасибо!- ответила она

Тут я обратил внимание на книгу, она была старой-старой, потрёпанной, какие читали наши отцы и деды, когда с книгами было похуже. Девушка была совсем не похожа на любительницу серьёзной литературы, и эта книга смотрелась с ней как что-то несочетающееся. Более ожидаемо был бы какой-нибудь глянцевый журнал. И во мне загорелся жуткий интерес по поводу автора. Но спрашивать о нём было, по моему мнению, не совсем тактично. Тем не менее, интерес сжигал меня, и все мысли были направлены только на одно. Когда терзание стало совсем невыносимо, я набрался смелости и спросил:

-Извините, можно узнать, что вы читаете?

-А что?- спросила она, подняв голову

- Мне очень интересно.

- Капоте - После этой фамилии я был приятно ошарашен

-А что за произведение?- Я затаил дыхание.

- Бутыль серебра - Мой мир упал. Мало того что это был такой автор, так ещё и один из не самых известных у нас рассказов, лично я мало знал людей знакомых с Труменом Капоте, а уж знавших о существовании «Бутыли серебра» я вообще никого не знал. Наверное, я слишком ограниченный.

-И как вы его находите? - Всё же подозрения не совсем пропали.

- Я думаю, что это один из лучших, среди его маленьких рассказов.

Мы проболтали с ней всю ночь. Оказалось, что она большой почитатель Капоте, и этим разбила все мои подозрения о том, что делает это из-за скуки или моды, как это часто бывает. Мне было с ней удобно и легко. Она была болтлива и говорила много, как будто ждала момента рассказать, как её тронул момент в конце «Дети в день Рождения», когда автобус переехал маленькую мисс Боббит, и как она рыдала тогда весь вечер. Или как ей жалко было кота из «Завтрака у Тиффани». К моему удовольствию, читала она не одного из моих любимых писателей, а почти всех. И чувство симпатии и духовной близости витало внутри меня. Мы много смеялись и касались друг друга.

В общем, проснулись мы в одной постели.

Она лежала, ещё спящая, и обнимала, сзади, мою грудь своей ручкой, закинув на моё бедро свою ножку. А я лежал и не подавал виду, что не сплю, наслаждаясь этим.

Как я любил эту позу.

Она улыбается мне. Мгновение и в моих ушах свистит ветер. Я приземляюсь на правое плечо, и ключица ломается и протыкает кожу. Череп лопается. Голова загибается вперёд и мои шейные позвонки ломаются. Рёбра разламываются, протыкают лёгкие, осколки застревают в сердце, из левого бока вылезают куски костей. Позвоночник ломается в четырёх местах. Дробятся тазовые кости, копчик, подвздошные кости, отламываются головки тазобедренных суставов. Ноги ломаются в десятках мест, ударяясь как плеть. Кровь и куски моего мозга разбрызгиваются по асфальту. Проходящая мимо девушка кричит, её лицо превратилось в ноль, с чёрной дырой посредине. Её футболка, лицо, волосы, ноги, вся она забрызгана тем, что тридцать секунд назад находилось во мне, и было мной. Крик обрывается на самой высокой ноте, и девушка падает в двух метрах от меня. В красные ручейки, вытекающие из меня. Слышится ещё один крик , а вот ещё один. Ко мне подходит бродячая собака и, обнюхав, хватает зубами мою голень. Я уже семь дней не видел её.

Весь день я ходил с ожиданием внутри. Каждый звонок телефона будил ощущение тревоги и надежды что это она. Внутри сидела твёрдая убеждённость, что звонит она. Но каждый раз другой голос забирал эту надежду. Глупо было знать, что она позвонит, ведь она даже не попрощалась со мной этим, нашим первым, утром. Допив свой кофе, и чмокнув меня в щёку, она без слов ушла. А я лёг спать. Весь день в голове крутилось вчерашнее знакомство и сегодняшняя ночь, такая неожиданная. Она позвонила, когда воздух стал прозрачней и крики стрижей наполнили красное небо. Я поднимался на крышу и сердце, в волнении, металось в груди.

Всегда возникает неловкость, не знаешь как себя вести, стесняешься, боишься. Крыша была пуста и моё сердце сжалось. Я сел на край. Когда через пятнадцать минут меня со спины обняли две руки, сомкнувшись на моей груди, а в затылок уткнулось горячее дыхание, на душе стало легко и тепло, я, растаяв, засмеялся.

Я просыпаюсь и думаю что ослеп. Мои глаза открыты, но я ничего не вижу. Я моргаю. Но темнота остаётся. Я подношу руку к глазам и натыкаюсь на волосы. Её волосы рассыпаны по всей подушке и моему лицу. Переворачиваюсь и прижимаюсь к её голой груди. Она, сквозь сон, протяжно вздыхает и плотней обхватывает меня руками, крепче прижимаясь. Я чувствую, что счастлив. Чувствую, что чтобы сейчас не произошло, я ни за что бы ни оторвался от неё. Ни потоп, ни ураган, не смог бы заставить меня разжать руки. Я чувствовал каждую её клетку, не касаясь её, Блаженство вытекало из моего тела, через кожу, в её кожу и возвращалось назад. Мы были одним человеком. Я всё вдыхал и вдыхал запах её волос, тела, губ. Я чувствовал её дыхание. Оно пахло нежностью и чем-то, очень прекрасным, как пахнут цветущие яблони и вишни, в Мае, на закате. А ты едешь в поезде с высунутой, в окно, головой и жадно вдыхаешь. Её губы источали никому не известный, но самый прекрасный запах в мире. Будто прочтя мои мысли, эти губы чмокнули меня в шею, и маленькая слезинка выкатилась из моего глаза. Зарывшись, лицом, в её волосы, я снова заснул.

Она стояла на краю крыши. А я снимал её. Фотография за фотографией. Жадно стараясь захватить каждый миг её жизни и сохранить навсегда. Спрятать и время от времени любоваться. Ветер раздувал её волосы. Они развевались и рассыпались, собирались в пряди и распадались на отдельные волоски. Колыхались, как колышется пшеничное поле на ветру.

Мы уходили из города и гуляли по лугам, среди полевых трав и цветов. Ветер разносил аромат, который прилипал к одежде и пах ещё долго в запыленном городе. Мы валялись в цветах и разгадывали на что похожи облака, плывущие над нами, в бездонном летнем небе. Кругом в траве ползали божьи коровки, кузнечики и разные жуки. Возле реки кружили стрекозы. Пчёлы собирали нектар из цветов. Трава была такой зелёной и густой. Мы нюхали цветы и ели землянику, купались в реке и загорали на берегу. Наслаждались друг другом.

Мы гуляли целыми днями в лесу, Осенью. Я фотографировал её волосы в жёлтом, густом листопаде. Листья падали нам на головы. Мы носились между деревьями, кидались охапками листьев. Смеялись. И целовались. Собирали каштаны под ногами и кидали их в пруд. В пруду была чёрная вода и в ней плавали карпы. Мы часами лежали на деревянном мосту. На десять метров заходящего в пруд. Мы переворачивались на животы и вглядывались в воду. Только возле самого берега были видны ракушки и камешки, ил и лягушки. Между водорослями проплывали жуки. Когда спускались сумерки я разжигал костёр и мы сидели возле него, обнявшись и слушали лес. Он вздыхал как старый исполин. Было слышно, как листья отрываются от ветвей и летят к земле. Вокруг стоял шелест. Деревья будто оплакивали сами себя, предстоящий долгий, холодный сон, похожий на смерть. Когда, укутанные белым снегом, как саваном, они будут, во сне, ожидать Весну. Как пробуждение к жизни. Кленовые листья-звёзды рассыпались пеплом на углях костра.

Именно в те осенние дни, когда природа умирает и оплакивает себя бесконечными дождями, я понял что стал другим. Всю свою жизнь я чувствовал себя раздробленным, не единым человеком. В душе сидела тоска, по вечерам она становилась невыносима. Я ненавидел закаты. Они вызывали во мне ужасную горечь. Я горевал по себе. Живым я себя никогда не чувствовал. Я родился мёртвым и жил, будто с камнем в душе. Этой Осенью я понял что Люблю её.

Первая кого Люблю. Любовь. Не та продажная сука, которая бывает несколько раз в месяц у идиотов, которым холодно и они с головой ныряют в первую же симпатию, жадно требуя от неё оказаться Любовью, чтобы не чувствовать себя человеком, который никогда не Любил. Это ужасный приговор. Сколько жертв и страданий от неё. Сколько денег готовы они отдать, чтобы хоть на миг узнать что такое Любовь. А настоящая Любовь, одна, единственная. Любовь-миф, Любовь-молния, Любовь-скала. Самое прекрасное в нашем мерзком и сером мире.

Каждый день я был опьянён ей. Я вдыхал её, я дышал ею, я выдыхал её. Я купался в ней и исторгал из себя. Я родился той Осенью и, наконец, стал жить. Цельный, собранный. Вторая половина моего сердца соединилась с первой и сердце забилось.

Мы сидели на кухне. На часах: четыре часа утра. Я пью чай с лимоном. Она рисует меня. Я читаю Кафку. Время от времени она швыряет в меня рукавицу-прихватку, когда я, увлёкшись книгой, меняю позу.

-Ей-богу, в следующий раз я кину в тебя сахарницей.

Я молчу. Стол завален кисточками, тюбиками с масляными красками, восковыми карандашами, в пятнах красок. Среди всего лежит холст, и она водит по нему пальцем, обмакнутым в краски. Я сижу так уже пятый час. Это третий холст. Первые два, разорваны и выброшены в окно. Книгу я уже дочитал и перечитывал отдельные места. Взять другую она мне не разрешила.

-Иначе пропадёт настроение этой книги. - Сказала она.

-Я могу взять другую. – Говорю

Говорю:

– А ты нарисуешь эту.

-Нет, другая будет другой. От смены даже книги, комната изменится. Она больше не будет той комнатой, какой была с этой книгой. Тем более ты хорошо с ней смотришься. Умным.

Я смотрю на часы. 06:30. Через полчаса мне вставать на работу.

Вернувшись, домой, застаю её в зале. Она сидит посреди комнаты, на ковролине. Перед ней зеркало, прислонённое к шкафу. Она голая. Измазанная красками. Краски на лице. Краски на груди. Соски обведены голубым. На глазах фиолетовая полоса, от уха до уха. Всё лицо в пятнах краски. Краски на животе. Из пупка выходит и ветвится по телу, цветущая яблоня. По бёдрам струятся вьющиеся цветы, идущие до кончиков пальцев. С плеч, к кистям, сбегают ручейки воды. Кисти перемазаны красками.

Я сажусь с ней рядом, на колени и смотрю на неё.

-Ты прекрасна, - говорю

-Ты моя богиня, – говорю

-Только твоя - и протягивает мне руку.

Я целую её кисть, целую ладонь, целую каждый пальчик. Губы мажутся красками. Я целую запястья, целую плечи. Оставляю следы красок с губ, размываю, дополняю рисунок. Синяя вода, с рук, смешивается с розовыми звёздами на шее. Зелёные лепестки, с груди, смешиваются с кроваво-красными бутонами, на животе. Шипастые цветы с бёдер размазываются по губам и щекам. Вся она превращается в подобие заброшенного сада, где всё смешалось, цветы и камни, лоза и стены. Её кислотно-зелёные губы целуют меня и я засыпаю на полу.

Самую длинную ночь в году мы провели, то играя в снегу, на улице, то смотря «Симпсонов», закутавшись в плед и хрустя чипсами. Ловили снежинки и слизывали крошки, от чипсов, с лица друг друга. Валили друг друга и тыкали лицом в снег, и жадно целовались, накрывшись пледом с головой.

-Люби меня, пожалуйста, Люби! – её глаза блестят от слёз

-Я буду Любить тебя до самой смерти.

Новый год мы встретили вдвоём. Я пил пиво, так как не переношу вино и подобное, она пила шампанское. Все комнаты были украшены мишурой и серпантином. Ёлка стояла в углу и сочилась запахом смолы и хвои, украшенная игрушками, дисками и конфетами. Когда пробило двенадцать часов, мы обменялись подарками и смотрели в окно, на то как город взрывается фейерверками и огнями. Заметив, как у неё блестят глаза, я поднял её на руки и отнёс в спальню. Потом мы заснули, крепко прижав друг друга, такие родные и счастливые.

После Нового года она уехала на две недели к родителям, на каникулы. На вокзале она плачет так, будто уезжает навсегда. Я не разрешаю себе плакать и покрываю её лицо поцелуями. Мокрые глаза, мокрые щёки, мокрые губы. Вкус сладости и солёных слёз. Когда поезд отправился, я стою на мосту, и слёзы капают на крышу поезда, который увозит её. Город сразу стал пустым и безликим. Пустые улицы, где мы с ней гуляли вместе, дворы, площади, мосты, скамейки в парках, скверы и крыши. Мне страшно идти домой. Всё угнетает. Я словно засунут в тёмную, пустую коробку, которая ограничивает меня. Всё кажется ненастоящим, серым и блеклым. Как декорация, после того как спектакль прошёл. Вроде всё то же, но без неё. Она была той кисточкой, которая раскрашивала всё вокруг. Придя домой и закрыв дверь, я расплакался от того какой пустой, тёмной и чужой стала квартира. Опустившись на пол, прямо у порога, я сидел с катящимися из глаз слезами. Потом, не раздеваясь, упал на кровать и заснул, с мокрыми глазами.

Две недели тянутся как два года. Ничего меня не радует, кроме звука, с которым приходили сообщения от неё. Целый день я лежу на диване, в темноте и общаюсь с ней, по телефону или просто лежу с открытыми глазами. Я плохо ем. Я плохо сплю. Я часто плачу. Я просыпаюсь в темноте. Не знаю сколько времени. Только что мне снилась она. Меня охватывает ужас, что она мне только приснилась. Хватаю телефон и её «Люблю», в последнем сообщении, окатывает сердце счастьем, и я засыпаю. Мне опять снится она.

От неё нет вестей уже 3 дня. Нет ни сообщений, ни звонков, телефон отключён. Я не нахожу себе места. Опять пустота во мне. Тоска, о которой я уже забыл. Чёрная, как ночь. Закат снова убивает меня. Лучи скользят сквозь занавески на окне и мне хочется укрыться от них.

В день когда ты приехала, я обвесил весь дом воздушными шарами , написав на каждом о своей Любви. На вокзале холодно и ветер пронизывает насквозь. Она выходит из поезда и я кидаюсь к ней. Я сжимаю её в объятьях и целую-целую, не могу остановиться. Ветер треплет её волосы, смешивая их со снегом.

Я просыпаюсь, среди ночи, не зная почему. Потом замечаю её пустую половину кровати. Я иду её искать, на ощупь пробираясь по квартире. Под дверью ванной полоска света. Я слышу её всхлипы. Я стучу в дверь и зову её.

Уходи! – кричит она.- Убирайся!

Чувство будто тебя ударили в живот, когда ты расслаблен. Раньше мы всегда засыпали вместе, прижавшись друг к другу и просыпались в объятиях. Такого больше нет. Она отворачивается от меня, поворачиваясь спиной. Как чужая. Я чувствую себя самым одиноким человеком в мире. Потом я засыпаю.

Вчера она не ночевала дома. Я весь вечер срывал телефон, пытаясь дозвониться к ней. В итоге она позвонила сама, около десяти вечера и сказала, что переночует у себя.

Я в ванной. Я выдрал из бритвы лезвие. Я делаю надрез у себя на груди. Её лицо смотрит на меня. Я делаю ещё надрез. Она смотрит. Я режу и режу, сжимая зубы. Она смотрит, не мигая. Она фотография, прикреплённая в углу зеркала. Кровь струится по груди, по животу. Руки в крови. Я делаю ещё надрез. Россыпь диез на моей груди. Пальцами я рисую полосу на глазах. Боль в сердце сильней, чем боль от порезов. Только она в моей голове. Швыряю упаковки и баночки с полки в стену. Слёзы текут, промывая дорожки, в засыхающей крови на моём лице.

Весной я всегда чувствовал, как вокруг просыпается и начинает снова жить мир, вокруг тебя. Поют птицы, набухают почки на деревьях, по тротуарам бегут ручьи. И солнце. Такое долгожданное. Я чувствовал как каждая клетка, внутри, просыпается. Это было самое моё любимое время года. Так было раньше.

Только боль во мне.

Она приходит и уходит всегда, когда хочет. Ложишься спать с ней, просыпаешься один. Ложишься один, просыпаешься с ней. Сердце замирает, когда хлопает входная дверь.

Она увидела мои шрамы и расплакалась.

-Дурак! Какой же ты дурак!

Она кричит, сжимая голову. Кричит, что ненавидит меня. Я молчу. Лежу на кровати, закрыв рукой лицо. Я слышал как она ушла. Я утыкаюсь лицом в подушку и, когда она становится мокрой, я засыпаю.

Я не спал уже трое суток. У меня красные глаза. Она кричит что я идиот и должен поспать. Как только я закрываю глаза, я вижу нас. Мы целуемся. Я дарю ей цветы . Она бросает их, на землю и уходит. Тут я просыпаюсь. Поэтому я не могу спать.

Любовь это то, что заставляет тебя жить, когда хочется умереть и убивает тебя когда ты хочешь жить.

Почти каждый день я сидел на крыше. Закат поджигал моё сердце.

Мы уже почти не разговаривали. Я не понимаю, почему она не уходит совсем, но слишком боюсь спросить об этом. И вот как-то она ушла. Она забрала зубную щётку. Просто ушла, без слов. Моё сердце перестало биться сразу, как только ты ушла.

Я уже три дня не видел её.

Слёз в глазах больше не осталось. Я перестал ходить на работу. Я перестал есть. Я не знаю сплю ли я вообще и не сплю ли я сейчас.

Я просыпаюсь в ванной, в холодной, остывшей воде. Я просыпаюсь на крыше. Я просыпаюсь на кухне. На полу, в зале. Никогда в кровати.

Не оплакивайте меня, я уже давно мёртв.

Моя футболка пропитана кровью. Я не даю порезам на груди зажить. Я обклеил стены нашими фотографиями. Вот мы целуемся, на колесе обозрения. Вот она выходит из воды, блестя тысячами бликов, на солнце. Вот я сплю. Каждый счастливый момент нашей с ней жизни вместе.

Мои руки тоже изрезаны и воспалены.

Я просыпаюсь в ванной, частично побритый, с засохшей пеной на подбородке. Она смотрит на меня из угла зеркала.

- Привет! – говорю.- Я не могу жить без тебя.

Я уже пять дней не видел её.

У меня больше не осталось ни чувств. Ни слёз, ни желаний, ни меня самого. Я призрак себя. Оболочка себя. И.о. себя. Все слёзы выплаканы, все нервные клетки сгорели, в моей агонии. Сердце больше не бьётся. Я пустая коробка из которой вытащили подарок. Я робот, без батареи. Я высохшая река. Я пустое, чёрное небо, без солнца, луны и звёзд. Я цветок без запаха. Я воздух без ветра. Я тень.

Я просыпаюсь в магазине. Какая-то девушка мне что-то говорит. Я не понимаю. Потом я узнаю в ней свою давнюю знакомую. Она спрашивает, почему я так ужасно выгляжу. Она спрашивает, что случилось. Она заставляет меня купить продукты и конвоирует меня домой. Заставляет их есть.

Она спрашивает, что со мной.

- Я мёртв, – говорю.

Она смеётся.

Я просыпаюсь в кровати. С ней. Я спал всю ночь. Я в ужасе от того что не помню что я делал ночью. Я беру фотографию, на которой летний ветер развевает волосы моей Любимой. Я иду на крышу. День тёплый и солнечный. И небо, впервые небо такое же голубое и бездонное, словно океан, как дома. И я тот же, что и под яблоней, в моём саду.

Она смотрит на меня с фотографии. Сама красота, застывшая навсегда. Я верю что это был не сон.

Я подхожу к краю крыши и перелезаю через ограду. Ветер треплет мои волосы, как трепал её, здесь же.

Я сдержал своё обещание. Я Любил тебя до самой смерти.

Я улыбаюсь. Впервые мне легко.

Смотрю на фотографию, она смотрит на меня. Моя Любовь. Ты улыбаешься мне.

Мгновение и в моих ушах свистит ветер.

Я всегда буду Любить тебя.

Осень сжигала город

На улице лежал человек. Его волосы были запорошены пылью. Слипшиеся, как колтуны на собаке. Люди шли мимо него, морщась от запаха. Белая пена пузырилась на его губах. Он спал. В его обветренном лице угадывалось, что он не так давно ведёт подобный образ жизни. Горячий ветер кидал песчинки и пыль в его воспаленные веки. На нём был, когда-то, дорогой пиджак, который не стирали полтора года. Вокруг его запястья обвивался браслет из деревянных бусин и кожи, с висящим посредине анкхом, который выглядел, словно сорванным с надгробия. Он был куплен в антикварной лавке, в Будапеште, на улице Пиансла. Откуда я это знаю? Поверьте, я знаю.

О чём это я?

Представьте себе идеальный вечер лета. На вас любимая футболка, любимые джинсы и вы сидите в любимом летнем кафе. В Будапеште. Улица простирается до самой реки. Закат заливает всё красным цветом. Погода идеальная, не жаркая и не холодная. Вы пьёте вкуснейший, в этой части мира, кофе и читаете, потёртый и разбухший от времени, томик стихов, своего любимого поэта. Вы всегда берёте его в дорогу. От того он так потёрт и так мил сердцу. Если вы не любитель стихов, то представьте, что вы заняты любимым делом. Например, любуетесь молодыми венгерками, нахально улыбающимися и не отводящими взгляда. Улица тиха и прекрасна, вечером. Вокруг вас, за столиками, люди, такие же умиротворенные, как и вы. Вы вдыхаете аромат кофе, растекаетесь в блаженной неге. Это тот самый момент, когда вы знаете, что будете вечно молодым. Именно тот самый момент. Ничего больше не существует. Время остановилось навсегда. Будущего нет. Есть только этот вечер, красный и прекрасный. Одинокий художник, на углу, рисует эту улицу, кафе, вас. Идиллия вечера летает в воздухе и люди пьют её. И тут девичьи руки закрывают вам глаза, а зубки обладательницы покусывают ваше ухо. Такого оборота вы точно не ждали, верно?

Солнце опускалось и освещало неприветливые улицы. Бродяга открыл глаза. Над ним склонился другой человек, в форме и что-то говорил ему. Нетрудно догадаться, что. Уже привычно, хобо встал и побрёл вниз по улице. Идти ему было куда, но он ни за чтобы туда не вернулся, лучше уж так, чем попрать ногами себя же. Он помнил, ту теплую кровать и радость просыпаться с любимой вместе, когда на улице такой же закат и шторы окрашены красным огнём засыпающего дня. Его часто тянули туда ноги, порой, сами приводили его к этому дому. Его дому. Дому, который стал ненавистным. Дом, в котором осталась его жизнь и прошлое. Дом, из которого он ушёл по своему желанию.

Бродяга сонно шагал по улице, задевая людей вокруг, если они не успевали отойти. Солнце слепило его выцветшие глаза. Он не воспринимал ничего из того, что происходило вокруг. Он жил в прошлом. Он был обращён в ту жизнь, которая была у него раньше. В этот мир он возвращался лишь за тем, чтобы найти еду и крышу. Он дошёл до моста и забившись в углу, между плитами, заснул, возвращаясь в тот мир, из которого он однажды ушёл.

Руки девушки закрывали мои глаза, а я сидел и не знал, что делать. После слишком продолжительного молчания, моё ухо перестали кусать, а глаза открыли. Я обернулся. Девушку я определённо не знал. Поняв ошибку, она затараторила по-английски извинения.

-Ох, простите, я приняла вас за своего друга…

-Не стоит переживать – перебил её я – Вы дали мне несколько приятных секунд

-Право же, мне слишком неловко. Что вы можете подумать о моей нравственности – улыбнулась она

- Об этом можете не беспокоится, у меня свои взгляды на нравственность.

Вдруг она улыбнулась ещё лучистей.

- Вы русский?

- Как вы догадались?

- По вашему акценту – тут она сама перешла на русский, приятно удиви меня.

- Это определённо странное совпадение, - говорю. – вы принимаете незнакомого человека за своего друга и он оказывается вашим земляком.

Я засмеялся, а она, улыбаясь, присела за мой стол.

Мы болтали с ней до самой ночи. Болтали о Венгрии, местах, смешных совпадениях, о том, что оба из одного города, о поэзии, фильмах, музыке. Редко встретишь достаточно грамотного в этих темах человека, тем более девушку, тем более в другой стране. И вот сонный официант нарушил наш мир и, извиняясь, вывел нас из кафе и начал убирать столики, закрывая кафе.

Ночью мне снилась она. Мы гуляли по городу и постоянно оказывались в новом месте. Вот мы в центре, а через секунду уже на набережной.

На следующее утро я проснулся с ощущением радости. Долго валялся в кровати, смотря телевизор. На часах было уже три часа дня. Солнце не пробивалось сквозь закрытые шторы и комната была погружена в ленивую темноту. Я лежал, весь закутанный в одеяло, утопая в перине. Времени вновь не было.

К пяти часам я наконец проголодался, оделся и отправился в то кафе, что и вчера. Она сидела за столиком и улыбалась.

- Я уже думала ты не придёшь.

На улице наступила ночь и холодный воздух от реки, пронизывал насквозь. Бродяга встал и стал собирать ветки, бумагу, деревяшки, для костра. У него ещё осталось полкоробка спичек. Он нашёл несколько деревянных ящиков из-под овощей и развёл костёр. Пошёл дождь и стало совсем холодно. Костёр разгорелся и бродяга начал согреваться. Он сидел, прислонившись к стене, и смотрел на костёр. Дождь шумел, будто сотня маленьких, хлопающих ладошек. Ему было тепло и уютно. Доски потрескивали, иногда взрывались снопом искр. Он достал из кармана банку фасоли, в соусе, и съел полбанки, высыпая её в рот. Он улыбнулся. Своды моста освещались костром, создавая границы ночи и его мира. Он был оазисом света и тепла в мире бесконечной ночи и тьмы, дождя и холода. Сверху раздавался шум проезжающих машин. Со сторон шум дождя. О был словно в аквариуме, в утробе. Только он и мир вокруг. Он достал из внутреннего кармана томик Ги де Мопассана – «Жизнь». Он украл его на днях, с лотка уличной распродажи. Читая его, он, временами, пускал слезу, из-за проблем героев. Потрепанный, ужасного вида хобо, грязный, лохматый, вонючий, как тысяча мёртвых котов, спящий на улице и питающийся из мусорных баков, один в этой ночи, плакал над чужими жизнями, начисто огородившись от своей.

Тени плясали на сводах моста. Бродяга спал возле костра. Дождь убаюкал его . И не было в мире человека, которого бы настолько не беспокоила его жизнь, как его.

Весь отдых в Венгрии мы шастали по улочкам, болтали с незнакомыми людьми, завели несколько хороших друзей, болтали о литературе, поэзии и кино, не вылезали из кафе, гуляли ночи напролёт. Она всегда кидалась танцевать, когда мы натыкались на уличных музыкантов. Когда она смеялась, то смеялась во весь голос, на всю улицу. Я ходил с мелком в кармане и писал на стенах и тротуарах стихи Маяковского, Гумилёва, Есенина, По. Как-то мы заполучили флуоресцентные маркеры и ночью изрисовали ими улицу, в центре. Я дал почитать ей свой рассказ и кидался в неё зефиром, когда она раскритиковала в пух и прах некоторые его места. В одной антикварной лавке, на которую мы наткнулись утром, уставшие, с сонными глазами, она купила мне анкх, старый и чёрный. Я увлекался Египтом и Атлантидой, тогда. Я повесил его на браслет, на руке. Потом я подарил ей книгу Кафки, старого издания, в которой были «Превращение» и «Америка». Она разваливалась на части и читать её было невозможно. Я нашёл её на одном книжном развале. Оба остались довольны.

Красный свет искажался в россыпи трещин разбитого ветрового стекла. Салон авто был залит красным. Бродяга сидел на рваном сиденье и смотрел на закат. Свалка была огромна. Вонь резала нос и была настолько сильной, что в ней можно было разобрать сочетания запахов. Свалка тянулась до самого горизонта, словно пустыня, с барханами из мусора. Ни один из хобо не мог тут оставаться из-за вони. Ему было плевать. Он был один. Он был в пустыне, на ржавой лошади без имени. Без ног и сердца. В пустыне ты можешь помнить своё имя, потому, что в ней нет никого, кто бы мог причинить тебе боль.

Последний день в Будапеште мы встречали на набережной Пести альсо. Было прохладно и от воды поднимался пар. Она стала очень близким другом для меня. Я знал, что не смогу видеть её так же часто когда вернемся домой. Потом мы пошли в кафе, в котором познакомились, пили кофе и ели вишнёвый торт. Потом мы разъехались по гостиницам. Вечером я вылетел из Будапешта, с тоской в сердце. Я расставался со старым городом, как со старым другом. По прилёту меня встречал дождь, ветер и холод.

Ветер и холод разбудили бродягу. Его костёр давно погас. Его бил озноб. Как не пытался он кутаться в свои лохмотья, холод проникал до самых его костей. Он встал и, содрогаясь от холода, пошёл по улице. Хоть на улице и стоял Сентябрь, но было уже очень холодно. Он помнил как тепло в это время в Италии. Помнил, как молодые итальянки щеголяют голыми ногами. Он всё помнил. Осень сжигала город.

Дома было непривычно. Первый день, по прилёту, я не сказал никому, что я вернулся. Я провёл день на перепечатывание в компьютер того, что я успел написать в Венгрии. Писал я на листах блокнота. Перепечатывать текст, это самое утомительное занятие в мире. Я запасся терпением и чаем с лимоном. Где-то посреди этого заплыва, в море образов и деепричастий, я сделал перерыв и рассматривал фото, снятые на отдыхе. Трудно было поверить, что ещё вчера я был там. Кофе, столики и она, со своей причёской а-ля Одри Тоту, в «Амели». Я позвонил друзьям и пригласил вечером к себе. Я продолжил печатать.

Она позвонила среди ночи. Я как раз лёг спать. С утра нужно было рано вставать. Полтретьего ночи её голос сказал – Я еду домой.

Она была в поезде и скоро должна была прибыть. Я почти ничего не говорил, только слушал. Она сидела у окна, на ящике для мусора и говорила - и говорила. Через час у неё опустел баланс и связь оборвалась. На часах было полчетвёртого. Я вздохнул и перезвонил. Лёг я ещё через час. Она сказала, что позвонит во вторник и мы с ней встретимся. Она не позвонила.

Пронзительный звонок трамвая, пронёсшийся в миллиметре от бродяги, он не услышал. Ему было слишком всё равно. Никто бы не заплакал из-за сбитого хобо. Он был никем в городе драконов. Городе, в котором каждый является кем-то. В котором дворник бывает влиятельней министра.

Целыми днями я работал над рассказом. Вначале, он обещал быть небольшим, как предыдущий. Но он всё не кончался и грозился перерасти во что-то большое. Бывали дни, когда я ничего не писал. Муза уходила и не баловала меня вниманием. Однажды я маялся от скуки и безыдейности, как позвонила она. Мы встретились в центре, в кафе мы пили чай с тортом. Потом сорвались в другое кафе и пили ванильный кофе за обсуждением новых фильмов, перебивая друг друга. Гуляя наткнулись на кафе, названное в честь знаменитого немецкого писателя. Мы просидели там четыре часа, поедая шоколадные рулеты с соком. Потом мы пили вино в другом кафе. После поехали ко мне, захватив ещё вина. Всю ночь мы болтали на кухне, заливая вином сухим красным. Когда встало солнце, я посадил её на трамвай и проехал несколько станций с ней. Потом поехал обратно. Листья начали желтеть. Трамвай ехал по старым районам города. Мимо больших старых домов, с большими старыми окнами, в больших старых рамах. Мы проехали по каменному мосту и поднимались по улице, выложенной старой плиткой. Листья лежали на рельсах и улицах, блестя на солнце, мокрые. Осень сжигала город.

Хобо сидел, смотря как люди едут, в трамвае, по мосту. Он видел их насквозь. Куча крыс, со своими крысиными делами. Вечно куда-то бегущие. И ни один не остановится, чтобы посмотреть на красоту вокруг себя. Они смотрят в окна, но видят лишь себя в отражении стекла. Не краски осени. Для неё они слишком серы. Только одна, ещё не испорченная душа, маленькая девочка. Она тянется на носочках у окна, чтобы увидеть все краски и ничего не упустить. Чтобы лучше рассмотреть человека. Грязного отброса, сидящего под деревом. Смотрящего на неё. Чтобы лучше рассмотреть какие у него чистые глаза, с застывшей в них болью.

Моя муза всё не торопилась ко мне. Заняв денег у друзей, я уехал в Карелию. Там снял домик у егеря, в самой глуши, где до ближайших людей был не один десяток километров леса. Дом был грубо сколочен из брёвен, с большой каменной печью посередине дома. Стены были увешаны шкурами, фигурками из дерева и связками трав. У печи был топчан, со шкурой медведя. В углу были сложены поленья. Поленница была до самого потолка. В избе воздух был полон запахов трав. Источающие запах мёда Гнездовки, яблочный запах Дурнишницы, мускусный Адоксы, резкий Копытени, хвои, Офриса, Тайника, Сушеницы, Триостренника, Ситника, Дивалы и других трав, которых я не знал. Они смешивались и создавали сказочные сочетания ароматов.

Я гулял по лесу, среди деревьев, которые невозможно обхватить и десяти людям. Я купался в реке с чистейшей водой. Земля была выстелена листвой и хвоей. Всё было раскрашено жёлтым, красным, бирюзовым и фиолетовым. Воздух был полон от звуков. Тысячи птиц пели, как лесной оркестр. Я проводил часы у водопада, наблюдая за водой. Я нашёл огромный камень, торчащий из воды, у берега, в трёх километрах от избы. Он был покрыт мхом. Я сидел на его тёплом моховом ковре и писал-писал слова, как одержимый. Муза моя жила в этом камне. Я не жалел слов. Я выплёскивался в экстазе образов. Я ломал время ударами форм. Я разрывал воздух воплями иступленного озноба сюжетных оборотов. Я сжимал мох в нирване озарений. Я истекал поэтическим семенем.

Я дописал книгу в течении восьми дней. Последние строчки я писал глубоко ночью, при свете фонаря. Я молился , чтобы масла хватило до конца. Фонарь потух на половине пути к дому. Но и без него было светло. Луна светила сквозь поредевшие кроны и устилала всё серебряным светом. Осень готовилась ко сну и ночи были морозными. Я продрог, пока дошёл до избушки. Я выпил горячего травяного чаю, листая написанное. Меня трясло от осознания того, что я дописал книгу. Я завернулся в шкуру. Поленья горели в печи. Отсветы огня просвечивались щели печи и плясали на стенах. Ни одно одеяло не грело меня так, как шкура медведя, в ту ночь.

В этом лесу нет зверей. Беспощадный город выгнал их из дома. Здесь не осталось ни белок, ни птиц. Рыба не водится в озерах, потому, что они отравлены. Бродяга кидал в воду камни. Он ушёл из города. Как можно дальше. Небо прорезали провода высоковольтных столбов. Здесь нет зверей. Звери остались в городе.

Я вернулся домой, без копейки в кармане. И позвонил ей. Мы взяли вина и засели на кухне. Я безумно соскучился по ней, как и она по мне. Мы сжимали друг друга в объятиях, при встрече. Мы стояли так и стояли, вдыхая запах друг друга. Всю ночь она просидела на моих коленях.

Я отнёс рукопись в несколько издательств и продал тому, которое предложило лучшие условия. Мне дали за него такой внушительный аванс, что я был шокирован. Я никогда не держал в руках таких денег. Сразу я позвонил ей и позвал с собой в Италию. Мы поселились в Венеции, на улице Сан марко. Мы ходили по улицам, любовались ренессансной архитектурой 16-го века. Гуляли по мостам Академии и Риальто, по древнейшему Понте ди Арсенале и мосту «Босоногих». Пили десертное вино с твёрдым печеньем, в кафе на площади Флориан. Потом была Флоренция, Милан. Всю осень мы катались по Италии.

Вернувшись домой, она пропала на всю зиму. Каждый раз по телефону она назначала встречу, но потом всё срывалось. Я безумно скучал по ней. Все дни я ездил по выставкам, клубам, куда раньше не мог попасть. Завалился в книжный магазин и скупил почти весь отдел классической литературы. Каждый раз проходя мимо, я выносил оттуда не один десяток книг. Они стояли стопками по всем комнатам, потому, что в шкафах уже не было места. Я просыпался с утра, прочитывал за день книгу, и ложился спать. Жажда чтения всегда жгла меня, и теперь она была удовлетворена. Меня не особо интересовал внешний мир, теперь я был независим от него. Зимой я был словно куколка бабочки, в своём коконе с книгами. Ближе к весне меня стали вытаскивать друзья. Издательство присылало приглашения на литературные вечера. Там я познакомился с многими писателями. Мы иногда ездили друг к друг в гости. Устраивали посиделки среди моих завалов книг, читали стихи с балконов, в улицу. Иногда в нас кидали бутылками и камнями. Нас это забавляло.

Когда тебя будят ударами ног по лицу, это больше чем неприятно. Пятеро бритых парней не ненавидели хобо, которого избивали, им было просто скучно. Бродяге было просто плевать.

Я близко сошёлся с молоденькой писательницей мистических романов. Наши отношения перешли в романтические к весне. Мы написали в соавторстве два рассказа., один из которых попал в сборник издательства. Она была интеллектуальным снобом, что присуще людям, у которых ума не так много, как они считают. У неё были короткие волосы и большая грудь. Её роман был популярен, я думаю, ещё и потому, что на задней части книги было её фото, с большущим вырезом на груди. Она искренне не понимала, почему мне нужно было порой запереться в своей берлоге, отключить телефон и не видеть никого дней шесть. Она не понимала моего отшельничества. Она была слишком ревнивой и слишком любила секс, чтобы у нас вышло что-то серьёзное. Ещё и вечный запах табака, который я ненавидел. Если вы, к вашему несчастью, или счастью, любитель сигарет, то знайте, что мятные жевательные резинки или, не дай бог, с перечной мятой, вкупе с сигаретами, делают ваши поцелуи отвратительными. Но, впрочем, кому-то это определённо нравится.

Как-то в апреле, мы сидели с другом у меня на кухне и пытались каким-нибудь образом засунуть любовь в сюжет нашего с ним романа о серийном убийце, а-ля Генри Лукасе. Тут позвонила моя спутница по Италии. Я уже думал, что потерял с ней связь. Мы встретились в кафе и затрещали как трещотки, перебивая друг друга и закрывая ладонями друг другу рты. В конце вечера она сказала, что любит меня. Я ответил тем же, не кривя сердцем. Она поглотила меня и утопила в своей любви, утопая в моей. Она была моим идеалом. Это были мои лучшие отношения. Свобода, отсутствие контроля, ревности и прочей чуши глупых людей, влюбили меня в неё до безумия. Собственно, то же давал ей и я. Она дружила со всеми моими друзьями и подругами. Бывало, мы лежали с ней, сплетя ноги, и читали книги или ели тушеную фасоль из одной банки, целуясь и размазывая друг другу соус по губам и щёкам, заливаясь смехом, наслаждаясь друг другом каждую секунду. За год с ней я написал новый роман. Его перевели на английский и издательство устроило мне промо-тур по Европе. Это было то ещё испытание. В один день ты в книжном в Париже, подписываешь книги, в другой ты в Турине, даёшь интервью на радио, на ломаном итальянском. И вот ты в Антверпене, в торговом центре, не понимаешь, чего от тебя хочет здоровенный бельгиец в трико. Три недели нон-стопа, отелей, одноразовых простыней и людей. Я заболел за три дня до конца тура и его отменили. Я улетел больным домой. По пути домой я набрал вина и сыра. Радость встречи забивала болезнь. Я ехал в лифте, с сувенирами из Европы и приплясывал, в нетерпении. Зайдя в квартиру, я зашёл в спальню и застыл, сраженный, на пороге. Моя любимая, моя самая дорогая мне девушка на свете, спала на груди у того самого соавтора, с которым я писал роман. Пол шатнулся у меня под ногами, я схватил бутылку вина и ударил по его голове. Бутылка не разбилась и я продолжал молотить его. По лицу, по голове, куда попало. То ли бутылка лопнула, но всё вокруг залило красным. Я был оглушён, с красной пульсацией, в моей голове. Сквозь это всё, я расслышал, как сквозь туман, крик. Она кричала. Я встретился с её глазами и увидел в них оскаленного, забрызганного кровью, человека, с горящими глазами.

И я побежал. Прочь из комнаты, прочь из дома, прочь от неё, прочь от себя, прочь! Я бежал и крик, поднявшись из самого низа живота, клокочущий, рвущий горло, подобно магме, рвущейся из вулкана наружу, вырвался из меня и разрезал утро, как нож убийцы распарывает брюшную полость жертвы, одним движением.

Что было дальше, я не помнил. Только я очнулся с разбитыми руками, сломанной лодыжкой на помойке. Я понял, что я умер. Что меня больше нет. Я лишь тень на задворках людских жизней. Отброс в саду роз. Меня нет.

Осень сжигала город. Бродяга украл бутылку и напился। Когда он очнулся, в красных листьях, падающих ему на лицо, то увидел, что предатели-ноги вновь привели его домой. Дом, из которого он сам убежал, убитый. Он помнил себя живого. Любящего, любимого. Ничто не значило больше, чем его любовь. Ни его книги, ни друзья, ни деньги, ни писательская слава. Пред любовью меркло всё. Этот человек не тот человек, с которым вы познакомились в Будапеште, в начале этой истории. Он БЫЛ тем человеком, когда-то. Он стоял и был пугалом, на улице. Без движений, без эмоций. Он не услышал приближающихся шагов, не заметил как человек остановился и смотрел на него. Он услышал лишь имя, которое сказал человек. Имя было ему знакомо, но он не помнил, откуда. Вдруг он понял, что имя это было его и это как вспышка молнии осветила ему мозг. Он обернулся и его широко раскрытые глаза увидели её. Это была она. Она узнала в грязном, утратившем всё человеческое, заросшем грязными волосами, с запекшейся кровью на лице хобо, его. Она кинулась к этому куску грязи, этому червю. И стала покрывать поцелуями гниющие глаза, разбитые губы, рваное мясо. Вся его жизнь и скитания протащились железным кабелем по его телу. Он вспомнил себя и его глаза взорвались слезами. Они обнимались и обнимали самого дорогого для них человека, забыв обо всём, о прошлом, наружном. Для них не существовало ничего.

- Домой! Домой! Пойдём Домой! – рыдала она, в счастливом отупении.

Когда они зашли в квартиру, такую родную, такую свою, слёзы его усилились втрое. Вот его книги, вот кровать, в которой он спал с любимой, вот любимая, самая любимая.

Любимая, которая спала в этой кровати с другим. Любимая, от которой он бежал, крича. Любимая!

Он схватил со столика лампу и разбил о её голову. Синие осколки , окрашенные красными брызгами, разлетелись по прихожей. Он побежал на кухню и, вернувшись с ножом, перевернул её на спину и его в самое сердце, заливаясь слезами, смешивающимися с кровью на его лице. Рыдая, он обнял её в последний раз и, поцеловав, кинулся бежать. Бежать! Из города! Из леса! Бежать! От людей! От зверей! От себя! Бежать!